В классическом рынке решающим фактором является качество продукта. Причем в музейном деле можно говорить о двух его главных составляющих: об уровне собрания (качестве экспонируемого материала) и об уровне его интерпретации (например, о качестве музейной экспозиции).
Но рынки эволюционируют. И уже к середине прошлого века культура оказалась в объятиях куда более сложно устроенного рынка «символических ценностей». Если во времена Цветаева и Грабаря первостепенное значение имело то, насколько хорош предлагаемый продукт, то теперь более существенной стала не его истинная ценность, а его воспринимаемое качество. При этом из всей сферы культуры музеи едва ли не последними осознали, что зависимость между первым и вторым не носит линейного характера, и сам по себе факт создания хорошей экспозиции вовсе не гарантирует ее высокой посещаемости. Если в киноиндустрии уже давно никого не удивляет ситуация, когда рекламный бюджет фильма сопоставим с затратами на его производство, то музейное сообщество, проявляя завидное упорство, долгие годы продолжало обходиться в области рекламы и PR простыми домашними средствами.
В начале нового столетия необходимость вложений в продвижение результатов своей деятельности была, наконец, осознана большинством отечественных музеев. И только появилась надежда, что «музейная планета» вот-вот обретет сравнительно благоустроенный вид, как выяснилось, что мы пришли к шапочному разбору. Рынок опять убежал вперед. Его двигателем стала возможность человека присоединяться к коллективному потреблению или, наоборот, дистанцироваться от него. Сегодня важна не объективная ценность продукта и не его восприятие, а знание о том, как этот продукт воспринимается другими. Я иду на выставку Э.Булатова не потому что Булатов прекрасный художник и не потому что экспозиция мастерски сделана, а потому что узнал от приятеля, что на нее стоит очередь. Или наоборот: я не иду на выставку Булатова не потому что не люблю этого художника и не потому что по-дурацки сделанная развеска мешает мне насладиться его произведениями, а потому что узнал от знакомого, что в залах нет ни одного человека. Не важно, какова на самом деле выставка, важно, сколько людей и с какими установками ее смотрят – именно это определяет мое решение.
Строго говоря, описанная ситуация не нова и на первый взгляд не таит в себе особых угроз. Ориентация на экспертное мнение (а гипотетический знакомый, в данном случае, выступает именно в качестве эксперта) – один из традиционных механизмов выбора желаемого на потребительском рынке. И никакой проблемы тут нет. Проблемы начинаются в тот момент, когда гипотетический «эксперт» сознательно фальсифицирует оценку или же искренне заблуждается по поводу увиденного (например, перепутав фамилию художника и выставку).
Причем на направлении главного удара оказались отнюдь не выставки и экспозиции, а музей в целом, особенно, в той части своей деятельности, которая связана с сохранением культурного наследия.
Сегодня российский музей столкнулся с необходимостью формирования собственного позитивного образа в сознании населения и власти. Мы как-то упустили момент, когда перестали быть «женой цезаря вне подозрений», и слова «Музейщики – воры!», зазвучавшие из радиоприемников и телевизоров в связи в эрмитажной кражей, поразили нас не столько частотой повторения (понятно, что телевидение легко может из трех человек сделать толпу), сколько глубокой удовлетворенностью, которая слышалась в интонациях говорящих.
Понятно, что любой музей имеет разработанный инструментарий воздействия на посетителя, но за пределами его влияния оказываются те граждане, которые в музей не ходят. А их явное большинство. Огромное число людей, которые имеют мнения о музее, говорят и пишут о нем, и даже принимают решения по поводу ликвидации музеев, были там последний раз в возрасте 11 лет со школьной экскурсией.
Проблема усугубляется тем, что в России любят историю. Но историческое чувство наших сограждан довольно своеобразно: в нем отсутствует граница между прошлым и настоящим. Исторические события воспринимается как незавершенные. Мы постоянно откатываем счетчик времени назад и пытаемся снова и снова переписать историю: «вернуть долги», «восстановить историческую справедливость»… Известная фраза «История не знает сослагательного наклонения» к нашей ментальности не имеет отношения.
Сегодня общество начало «отдавать долги» Русской православной церкви. «Главный ресурс церкви, разумеется, земля, доставшаяся РПЦ бесплатно. "Представьте себе, насколько сегодня уже стало трудно – даже за деньги – найти в центре Москвы земельный участок под строительство офисов или элитного жилья, – сказал собеседник газеты [сотрудник Центра инвестиционных программ РПЦ. – АЛ]. – Таких свободных участков ни у кого уже нет. А у церкви такие участки есть. И в этом шанс для наших перспективных проектов". В настоящее время "в разработке" находится более ста адресов по всей Москве. Программа восстановления патриарших подворий в столице предусматривает под церковным патронатом и частично на базе объектов недвижимости РПЦ строительство коммерческих объектов – офисных, торговых и жилых комплексов»[1].
Стоит ли удивляться, что теперь РПЦ не особо интересуется полуразрушенными сельскими храмами. Их низкая инвестиционная привлекательность по сравнению с городской землей и недвижимостью совершенно очевидна. Зачем их восстанавливать? – Разве что для верующих… Но сегодня РПЦ явно не до них. Куда интереснее разобраться с тем, где в этой стране самая дорогая земля и недвижимость? – Ответ известен: в исторических центрах городов. Правда, тут имеется небольшая загвоздка: выгодно расположенные постройки богослужебного назначения – церковные здания и монастырские комплексы – давно переданы Московской патриархии. Отнимать вроде бы уже нечего. Однако эта трудность была легко преодолена. Новым объектом церковного рейдерства стали кремли России и – увы! – расположенные в них музеи.
«Кремль м. крем, кремник стар. и кром (от кромить, кромленое место), детинец, внутренняя крепостца, крепость внутри города; стена с бойницами, воротами, башнями, ограждающая важнейшую часть города, дворец, казну и пр.»[2] – Наивный старик Даль. Он был знатоком русской истории. А потому не мог предположить, что систему фортификационных сооружений можно объявить имуществом религиозного назначения, испокон веков принадлежавшим церкви. Он был уверен, что бастион и амвон – не одно и тоже. Но в наше время люди стали гибче, и выяснилось, что разница не столь уж велика…
Своего последнего здания на территории Тобольского кремля лишился летом 2007 года Тобольский государственный историко-архитектурный музей-заповедник. И тем самым перестал быть историко-архитектурным музеем-заповедником. По утверждению специалистов, «пятнадцать лет хозяйствования Тобольско-Тюменской епархии на территории кремля наглядно показали, что эта негосударственная организация игнорирует существующие законы по охране исторических объектов и ведет планомерное приспособление памятников Тобольского кремля под свои бытовые нужды»[3].
Несколько по-иному дела обстоят в Зарайском кремле. Там музей из кремля еще не выселили. Разговоры об этом идут, но на настоящий момент Зарайский кремль епархии не передан. Это муниципальная земля. Пока «суд да дело» церковь пошла по пути самозахвата территории: ровно посредине архитектурного ансамбля XVI века воткнули «дом священника» – жуткого вида кирпичный особняк с гаражом, совершенно обезобразивший вид уникального памятника архитектуры. В данном случае речь идет уже не о плохой реставрации, а о не санкционированном строительстве, игнорирующем существующие законы по охране исторических объектов.
По заявлению Рязанского музея-заповедника, «вопрос о выводе музея-заповедника с территории [Рязанского] кремля отнюдь не решен, главным образом потому, что это противоречит целому ряду важнейших законодательных и подзаконных актов РФ, нарушать которые никто не имеет права»[4]. Позволю себе не согласиться с коллегами. В других городах законодательные и подзаконные акты РФ церковному рейдерству почему-то не помешали. Думаю, главная причина в том, что на защиту музея встал весь город. Люди не возражают, когда епархии передают храмы, но не понимают, почему из «Дворца Олега» нужно выселить музей и превратить дворец в особняк архиепископа. Рязань вышла на улицы. Прошли массовые митинги протеста, были собраны многие тысячи подписей. Рязанский кремль устоял. Но события на этом не закончились. 10 декабря 2007 г. главой Федерального агентства по культуре и кинематографии М.Е.Швыдким уволена со своей должности директор Рязанского музея-заповедника Л.Д.Максимова за то, что «не искала компромисса» с церковными иерархами[5]. «Теперь у Рязанского музея будет новый директор, который, как надеется Швыдкой, «будет искать разумный подход, компромиссное решение через диалог»[6]. В январе 2008 г. Рязанская епархия начала кампанию по сбору подписей за передачу ей Рязанского кремля. Первыми свои подписи поставили верные присяге курсанты Рязанского училища связи; свои голоса в пользу епархии отдали также пациенты психдиспансера в Елатьме (Касимовский район Рязанской области)[7]. 19 апреля в Рязани прошли два пикета в поддержку музея-заповедника «Рязанский кремль», организованные Общественным комитетом в поддержку Рязанского кремля и Ассоциацией творческих учителей России. Акции продолжаются…
Хочу еще раз обратить внимание, что во всех описанных случаях речь идет о постройках нерелигиозного назначения. Соборы в кремлях Тобольска, Зарайска и Рязани давно переданы церкви, и о них спора нет.
Новый объект пристального интереса патриархии – Астраханский кремль. Как было заявлено М.Е.Швыдким: «В Астрахани храмы кремля будут переданы Русской православной церкви, как только мы их приведем в порядок. Все гражданские постройки сохранятся в ведении светской власти и светской культуры»[8]. Опираясь на предшествующий опыт, к высказыванию руководителя Роскультуры необходимо добавить ключевое слово «пока». Пока сохранятся…
Наверное, в России не найдешь человека, который не видел изображения Соловецкого кремля. Тем более что оно красуется на 500-рублевой купюре. Однако если вы пошарите по Интернету или полистаете массовые журналы, то с удивлением обнаружите, что Соловецкий кремль переименовали. Под знакомой фотографией крепости с неприступными стенами валунной кладки и могучими башнями, в бойницах которых маячат артиллерийские орудия, вы увидите подпись: «Соловецкий монастырь». Странно… Кто спорит, Соловецкий монастырь находился (и сегодня находится) на территории Соловецкого кремля. Но там располагалось и многое другое: военный гарнизон, тюремные казематы, административные здания, склады, мельница, док. Множество построек гражданского и военного назначения. В гавани у подножия стен стояли боевые корабли русского военно-морского флота.
Представьте, если знаменитый вид Московского Кремля со Спасской башней и выглядывающим из-за стены куполом Сената назовут «Видом Чудова монастыря в Москве». Согласитесь, такая аннотация покажется вам ошибочной. Да, за зубчатыми кремлевскими стенами некогда находился и Чудов монастырь. Но ведь не только он!.. Соловецкий опыт показывает, что подобная подмена возможна.
Вначале было слово – неизвестно откуда появившееся неточное название. А сегодня Русская православная церковь уже требует «восстановления исторической справедливости»: выдворения музея из занимаемых им зданий и превращения в монастырь всего комплекса Соловецкой крепости. Исторически так никогда не было, и быть не могло. В кремле всегда сидели «государевы люди». Но ведь мы переписываем историю!
На всякий случай общественность до поры до времени держат в неведении. Министерство культуры молчит, представители Роскультуры высказываются крайне противоречиво и невнятно: М.Е.Швыдкой заявляет, что все уже решено - передаем, а его непосредственная подчиненная – руководитель Управления культурного наследия А.С.Колупаева - сообщает, что «документы о передаче Русской православной церкви зданий, занимаемых Соловецким государственным историко-архитектурным и природным музеем-заповедником, на согласование в Федеральное агентство по культуре и кинематографии не поступали»[9]. Один раз высказался директор музея-заповедника М.В.Лопаткин: «Тотальная передача памятников потребует вывода из их стен музейных фондов, экспозиций, всех служб музея. На Соловках для такой «эвакуации» помещений нет»[10]. И тоже замолк. Похоже, за закрытыми дверями чиновничьих кабинетов судьба выдающегося памятника фортификационной архитектуры XVI – начала XVII века уже решена. Или скоро будет решена. Понятно как.
При этом наивно было бы считать главной причиной происходящего невежество властей предержащих или чиновничий произвол. Залог множества начинаний, в том числе политических - само представление об общественном мнении, о том, сколько «за», а сколько «против». А формируется оно серьезными профессионалами на зарплате. Пока в одностороннем порядке. Музейщики на настоящий момент не очень адекватны ситуации. Они пытаются отстаивать свою правоту, строго придерживаясь фактов. Позиция благородная, но малоэффективная. Поскольку противостоит ей не невежество, а солидная информационная технология, именуемая мифотворчеством.
По определению, миф – это «сокращенное и упрощенное отображение всей суммы представлений о мире, взятых в их системном и операционном аспектах».[11] Вообще вопрос о том, как мифологические конструкции в своей инвариантности проявляются и действуют в современном обществе, может стать предметом особого исследования. Мы же ограничимся лишь несколькими наблюдениями.
Технология мифотворчества заключается в одностороннем продвижении определенных идей через создание единичных или связанных друг с другом образов. Эта технология используется, как правило, для формирования единства в больших группах через стандартизацию мировоззренческих картин.
Вспомним, например, какие аргументы приводились по поводу необходимости передачи иконы «Богоматерь Владимирская» Московской патриархии. Этих аргументов было два, и вместе они образуют упрощенную мировоззренческую картину:
1.Иконе не место в музее, она должна находиться в церкви;
2.Отдадим имущество хозяину, вспомним, кому оно принадлежит[12].
Кто сказал, что икона должна находиться в церкви? – Большинство икон писалось не для храмов, а для домов, общественных мест и т.п. Не составляла исключения и «Богоматерь Владимирская» - это не храмовая, а выносная икона. Она участвовала в государственных церемониалах, ее брали в военные походы и выставляли перед войском, чтобы защититься от неприятеля. Кроме того, за 900 лет своего существования «Владимирская» ни дня не принадлежала Московскому патриархату. Как и шапка Мономаха, она была царской регалией и находилась во владении великих князей и царей московских (можно сказать – была государственной собственностью). Но авторы мифа правы: после того, как упрощенная картина мира сформирована, ее несоответствие историческим реалиям способно заинтересовать только специалистов. Миф есть миф. Он привлекателен своей целостностью. Ведь именно он дает человеку уникальную возможность все понять, ничего не зная.
Хочу вернуться к тому с чего начал. Музей сегодня живет в условиях рынка. На нем идет очередной передел собственности. И рынок этот во многом уже принадлежит постиндустриальному обществу, где главным ресурсом становится информация, а главным навыком – умение ей пользоваться.